Дорогие друзья Канта и Кёнигсберга, дорогие калининградцы,
Это большая честь для меня – выступить сегодня здесь с «Бобовой речью». Я должен заменить члена вашего общества, которому, точнее, которой, достался боб на последнем ужине в прошлом году.
Как только я согласился на эту замену, я начал получать многочисленные добрые советы, которые дали мне понять, насколько велики ожидания к этой застольной речи. Касательно содержания ожидания колеблются в диапазоне от краткого введения в кантовскую философию за полчаса или представление иного великого философа от Лейбница и Шопенгауэра до Фейербаха – за довольно короткое время. Конечно, среди дружеских советов был и такой: ни в коем случае не говорить ничего философского, потому что это не было принято во времена кантовского застолья. И ещё меня приободрили пожеланием ни в коем случае не читать слишком привередливую речь.
Что же делать, спрашивал я сам себя со всё возрастающей неуверенностью, при том, что сам я по профессии скорее принадлежу к сфере общего знания и до сих пор не работал по кантовской тематике и не читал о нём докладов. В конце концов я решил в своём выступлении сослаться на моё потсдамское происхождение – и прочитать доклад о самом Канте и о берлинском просвещении. Причём в центре моего доклада будет событие, которое касалось близкого эпистолярного друга Канта – Моисея Мендельсона. В 1771 году был один-единственный день, когда чуть было не случился прямой контакт между Мендельсоном и «Философом из Сан-Суси» в Потсдаме. Как и почему они всё-таки не встретились, об этом пойдёт речь в моём докладе. Но обо всём по порядку.
Сначала несколько слов о том, кто таков был Кант и каковы были его легендарные застолья. Это новая тема для меня, однако надеюсь, что и вам эта история не совсем известна. Многие биографы, чьи книги по сути являются введением в кантовские труды, при описании повседневного уклада жизни Канта и его личности ссылаются на книгу воспоминаний кёнигсбергского теолога Эреготта Андреаса Васянски (1755-1831), который на склоне лет жизни Канта стал его доверенным лицом. Для меня эта книга стала ключом к постижению личности Канта и его застолий, о которых он сам обобщённо писал в своей «Антропологии с прагматической точки зрения»:
«Хорошая жизнь… это хорошая трапеза в приятном (и по возможности переменном) обществе; есть в одиночестве… для философствующего учёного нездоровое явление, … человек наслаждающийся, который в мыслях во время одинокой трапезы поедает сам себя, постепенно теряет бодрость; напротив, приобретает её, если сотрапезник даёт ему новый материал для оживления, путём новых высказываний и идей, которые он сам не замечал…»
Столь же важно было для меня взглянуть на старые городские планы Кёнигсберга, чтобы понять, где именно стоял тот кантовский дом, в котором философ регулярно принимал гостей и из окон которого он мог видеть башню Лёбенихтской церкви.
Не вдаваясь в подробности, хотелось бы рассказать тут прекрасную историю о соседе, тополя которого загораживали Канту вид, вследствие чего этот самый сосед обрезал тополя из уважения к философу. Было ли это в действительности или это просто хорошая придумка самого Васянски, неизвестно, однако история в любом случае демонстрирует то огромное почитание, с которым к Канту относились ещё при жизни.
Благодаря автору воспоминаний о Канте мы также узнаём кое-что о том, как именно проходили застолья, во время которых – мне это показалось особенно интересным – говорили о событиях, происходивших в городе Кёнигсберге, если они были чем-то из ряда вон выходящим. Почти никогда не обсуждались философские вопросы – знатокам Канта это, конечно же, известно. Зато очень часто беседа вращалась вокруг естественных наук, политики, а в годы так называемых коалиционных войн против революционной Франции говорили о военных понятиях, о стратегии и тактике.
Актуальные темы обеденных бесед брались в основном из газет, особенно из знаменитой кёнигсбергской «Гартунгской газеты», которая во времена Канта называлась «Королевская привилегированная прусская государственная, военная и мирная газета». Слуга Иммануила Канта, Мартин Лампе, с которым тот расстался только в 1802 году, дважды в неделю должен был приносить эту газету. Говорят, что Лампе так и не удалось запомнить её название. Несмотря на все попрёки Канта, он каждый раз называл её «Гартманновская газета».
Я ни в коем случае не собираюсь углубляться в прочие забавные детали кантовского быта, тем более, что многое вам известно и я бы не хотел, как говорится, ехать в Тулу со своим самоваром.
Поэтому давайте перенесёмся в Потсдам к «философу из Сан-Суси». Речь идёт о прусском короле, однако я не собираюсь нынче превозносить его труды или его застолья, а лишь хочу напомнить об одном берлинском просветителе, который с 1763 года был постоянным другом Иммануила Канта по переписке и один раз в жизни всё-таки отправился в Потсдам по приказу Фридриха Великого: это уже упомянутый мною во вступлении Моисей Мендельсон.
В 1743 году четырнадцатилетний ученик-талмудист Мендельсон прибыл из Дессау в Берлин. Он усердно учился, в начале полностью соблюдая иудейские традиции образования. Лишь став домашним учителем у берлинского текстильного фабриканта Исаака Бернхарда – позже он стал совладельцем его шелкопрядильной фабрики – Мендельсон сам выучил немецкий, латынь, французский и английский языки и стал читать немецких и английских просветителей. Лессинг, который в 1754 году ввёл Мендельсона в круг берлинских просветителей, описывал его в своём письме так:
«Это действительно еврей, человек двадцати с лишним лет, который без всякого понуждения добился значительных результатов в языках, математике, философии, поэзии. Я предвижу, что он будет честью своего народа, если его собратья по вере позволят ему достичь зрелости, а не будут преследовать, как это среди них бывает. Его честность и философский дух позволяет мне заранее увидеть в нём второго Спинозу, причём для полного уравнения с первым ему будет не хватать лишь спинозовских ошибок…»
В 1763 году Мендельсон удостоился приза Академии наук за сочинение «Об очевидности в метафизических науках», обойдя при этом Канта, которому досталось второе место. С этого началась многолетняя дружеская переписка обоих философов. Кроме того, Мендельсон был тесно дружен с врачом и философом Маркусом Герцем (1747-1803), учеником Канта. Его супруга Генриетта была создательницей знаменитого берлинского салона.
Стоит привести цитату из письма того времени, когда Кант стал профессором логики и метафизики в Кёнигсбергском университете. В первый день Рождества 1770 года Мендельсон писал Канту:
Достопочтеннейший господин! Высокочтимый господин Профессор!
Господин Маркус Герц, который благодаря вашим лекциям и, как он сам меня заверял, ещё более благодаря вашему мудрому с ним обхождению, стал философом, успешно продолжает карьеру, которую он начал у вас на глазах. Ежели моя дружба может служить ему в продвижении к успеху, то отказа в том не будет. Я искренне его люблю и имею удовольствие почти ежедневно наслаждаться его приятным обществом. Истинно: природа не поскупилась в нём. Он обладает ясным разумом, мягким сердцем, умеренным воображением и определённой субтильностью духа, которая, кажется, свойственна этой нации. Но какое счастье для него, что все эти дары природы так рано привели его к истинному и доброму пути. Иной, кому не было отведено такого счастья, оказывается предоставлен сам себе в безграничном пространстве истины и заблуждения и впустую тратит своё драгоценное время и свои лучшие силы, производя сотню напрасных попыток, вследствие чего в конце концов у него нет ни времени, ни сил продолжить странствие по истинной дороге, которую он наконец нашёл после долгих поисков.
Ах, если бы у меня в ту пору, когда мне ещё не исполнилось двадцати лет, был в друзьях Иммануил Кант!
В 1771 году по заявлению швейцарского теолога и философа Иоганна Георга Зюльцера (1720 – 1779) Мендельсона должны были принять в королевскую Академию наук, однако попытка провалилась из-за сопротивления короля. К сожалению, «философ из Сан-Суси» не смог перешагнуть через себя и не позволил одному из самых знаменитых евреев своей страны стать членом академии.
Тем удивительнее было неожиданное приглашение, скорее, указание Фридриха, данное в сентябре 1771 года – Мендельсону предписывалось 30 числа месяца прибыть в Потсдам и предстать в замке Сан-Суси. Соответствующая записка «знаменитому еврею Моисею» была доставлена в пятницу. День 30 сентября 1771 года – это был следующий понедельник. Чтобы поехать в Потсдам, Мендельсон испросил разрешения у раввина, но не из-за шаббата, а потому что этот день по еврейскому календарю был праздникным: Шемини Ацерет, «Праздник конца», следующий непосредственно за семидневным Суккотом.
Когда Мендельсон добрался до Берлинских ворот в Потсдаме, он доложил о себе вахтенному офицеру, имя которого сохранилось в истории: Карл Людвиг фон Кнебель (1744 – 1834). Тот был совершенно изумлён тем, что воочию увидел перед собой глубоко им почитаемого Мендельсона. Они были друзьями и частенько встречались в берлинском кафе. Кнебель создал среди офицеров потсдамской гвардии, восприимчивых к поэзии и образованию, просветтительский кружок, своеобразный «военный дворик муз» в непосредственном окружении Фридриха Великого, причём со стороны короля это осталось незамеченным. Позднее Кнебель писал о поздних годах жизни «Старого Фрица» и отзывался о нём весьма нелестно:
«Годы с 1763 по 1773 я провёл в Потсдаме, служа Фридриху Великому, и жил там, как другие офицеры, в слепом восхищении и преклонении перед королём. … Собственно, его никто не любил, кроме подданных, для которых он совершил какие-то добрые дела, и которые его не знали. Все прочие в основном боялись его, а страх и любовь плохо сочетаются друг с другом».
Человеком, который желал разговаривать с Моисеем Мендельсоном в Потсдаме, был не сам Фридрих, а его гость, саксонский государственный деятель Томас барон фон Фритч (1700 – 1775). Будучи саксонским переговорщиком, он 15 февраля 1763 года подписал мир при Губертусбурге и поэтому был хорошо известен прусскому королю, пользовался его доверием.
Фритч, сын известного лейпцигского книгоиздателя, позже возведённый в благородное звание, отлично проявил себя при восстановлении Саксонии в годы после заключения мира в 1763 году. Вплоть до позднего возраста он принимал участие в деятельности Мендельсона на благо берлинского Просвещения.
Через четыре года после той потсдамской встречи Фритч попросил Фридриха Николаи, ещё одного крупного представителя берлинского Просвещения, прислать ему новую публикацию Мендельсона, которую невозможно было получить в Саксонии.
Но вернёмся к тридцатому сентября 1771 года. В этот день в замке Сан-Суси состоялись две встречи между Фритчем и Мендельсоном: до и после обеда. Подробности этих бесед нам неизвестны, однако можно по меньшей мере предположить, что Фритч доложил королю содержание своего утреннего диалога с Мендельсоном. Можно также предполагать, что Фридриху были известны три работы Мендельсона, опубликованные в том числе и на французском языке. Во время второй, послеобеденной беседы – Мендельсону пришлось дожидаться её – Фритч, несмотря на восхищение философскими трудами Мендельсона, спросил его, почему он всё это время держится за своё иудейство и не переходит в христианство. На это был получен ответ: « …почему я должен поклоняться сыну, (когда) отец ещё жив?»
Возможно, при других обстоятельствах Фридрих бы столь же охотно вступил в беседу с Мендельсоном, как и его младшая сестра Луиза Ульрика (1720 – 1782), вдовствующая королева Швеции. Буквально спустя пару месяцев после вышеописанного потсдамского эпизода, а именно 7 января 1772 года она заявила своему швейцарскому чтецу Жану Франсуа Бейлону (1717 – 1779) следующее: «Знаменитый еврей Мендельсон навестил меня и мы два с половиной часа провели вместе. Я должна вам сознаться, для меня они пролетели как одна минута. Редкостный человек с такой ясностью выражения, какую редко встретишь среди метафизиков».
Но потсдамский визит Мендельсона закончился, как мы знаем, без встречи между королём и его философом – еврей не могу быть допущен «к богам на Олимпе королевской Академии наук и прекрасных искусств».
Несмотря на все переживания, ничто не смогло серьёзно поколебать «его доверие к друзьям, готовым прийти на помощь, к прусскому просвещённому абсолютизму, веру во власть разума и гуманности». В Потсдам он более не ездил. «В Берлине тех лет жизнь тоже не всегда была удовольствием; (такие строки можно прочитать в сочинении о берлинском просвещении, опубликованном тридцать лет назад), но здесь всё-таки менее всего повседневный опыт противоречил представлению о постепенном и уверенном духовном и цивилизационном прогрессе. Если Мендельсон замечал неприятные ему отклонения от средней линии бюргерской веры и мнения, то он решался не обращать на них внимания».
Мендельсон умер в тот же год, что и король, в 1786 году, в конце великой эпохи европейского Просвещения.
В завершение позвольте мне процитировать выдержку из письма, которое Иммануил Кант написал Мендельсону за восемь лет до его смерти. Из него чётко следует, как высоко оба философа ценили друг друга. Упомянутая в письме благодарность в адрес министра относится к предложению министра и великого канцлера Карла Абрахама фон Цедлитца (1731 – 1793), который по рекомендации Мендельсона предложил Канту профессорскую должность в университете Галле. Кант отказался от предложения по причине нездоровья, однако в марте 1778 года Цедлитц повторил предложение, увеличив годовой оклад с шестисот до восьмисот рейхсталеров.
В письме к Мендельсону сказано:
Почтенный друг,
С преогромнейшим удовольствием пользуюсь возможностью, даже если это лишь намерение, выразить Вам моё высочайшее уважение и сердечное пожелание, чтобы Вы с добрым сердечным расположением и взаимосвязанным с ним здоровьем наслаждались жизнью, оглядывая с довольством пройденную часть пути, на что у вас есть так много причин. Моё состояние здоровья, которое я могу поддерживать лишь посредством определённой равномерности уклада жизни и настроения, делает для меня невозможным ответствовать на доброе мнение достопочтенного министра обо мне (в чём, как я полагаю, есть ваш большой вклад), последовать ему и тем получить возможность, лично доказать мою преданность Вам и господину герцу, которую я ныне и в будущем могу свидетельствовать лишь письменно как верноподданнейший слуга моего бесценного друга…
И. Кант, Кёнигсберг, 13 июля 1778 года
Цитата римского поэта Горация, которая наверняка понравилась бы Канту, прозвучит как пожелание всем нам приятного аппетита в воспоминаниях о великом философе и кёнигсбергжце:
Если ныне нам плохо, то не всегда так будет и впредь.
© апрель 2017 г. Томас Вернике
